Почему зарубежные ученые остались работать в Сколтехе

В университете Сколтех до недавнего времени работали почти 30 зарубежных профессоров. События на Украине поставили перед ними непростой вопрос — покинуть университет или остаться. Кто-то пока в сомнениях, кто-то уже определился. Почему решили продолжить работать в России первый проректор по науке Кит Стивенсон (США), проректор по учебной работе Клеман Фортин (Канада), профессора Хенни Уэрдан (Франция) и Павлос Лагудакис (Греция)? Об этом они рассказали корреспонденту РГ.

Реакцией на события на Украине стал отказ, например, Германии и Финляндии сотрудничать с российской наукой, запреты на участие в совместных проектах и в международных конференциях на территории России. В такой ситуации вы приняли трудное решение продолжать работать в Сколтехе. Почему?

Кит Стивенсон: Каждый человек вправе иметь свою точку зрения. Лично я в первую очередь сосредоточен на науке и сохранении международного обмена с участием авторитетных ученых и мотивированных студентов. Когда я начинал здесь работать, многое было еще в планах и даже в чертежах, а сейчас Сколтех — это один из самых быстрорастущих университетов , имеет по многим показателям магистерские и аспирантские программы мирового уровня. Нам удалось выстроить уникальную систему взаимодействия образования, науки и инноваций, которая сможет совершать прорывы в самых разных областях. Кроме того, крайне важно, что здесь не только зарождаются прорывные идеи, но и находятся варианты их воплощения, превращения в конкретные технологии и изделия. В общем, могу сказать: я здесь потому, что помогал разрабатывать уникальную модель Сколтеха, которую нам удалось в итоге воплотить. И, конечно, у меня есть обязательства, в первую очередь перед всеми студентами, которых я привел в Сколтех, и перед учеными, которых приглашал сюда работать.

Хенни Уэрдан: Почему я не уехал? Во-первых, серьезное обострение ситуации началось совсем недавно. Я пока не готов принять столь важное решение, потому что оно коснется моей семьи. А в профессиональном плане — оно отразится на моих студентах. Меня волнует их судьба. В Сколтехе обучаются студенты не только из России, но и из десятков других стран. У меня, например, учатся молодые люди из Ирана, Колумбии и Нигерии. Я участвовал в отборе и зачислении абитуриентов в Сколтех и знаю, что им пришлось пройти через очень жесткое испытание. Свою диссертацию я защищал в Шотландии и понимаю по своему опыту, что такое уехать в другую страну, там учиться, работать. Мои студенты рассчитывают на меня, я чувствую за них ответственность и считаю, что должен быть рядом. Это мой долг. Помните, у Антуана Экзюпери есть фраза, что «мы в ответе за тех, кого приручили».Почему под удар должны попадать ни в чем не повинные ученые, да еще и студенты?

Павлос Лагудакис: Считаю, что наука должна отстаивать свой основополагающий принцип — свободу интеллектуального обмена вне зависимости от политики. Поэтому решил — а я ведь руководитель лаборатории — остаться в России, поддержать своих сотрудников и продолжить делать качественные исследования. Замечу, что у нас в группе не только россияне. Это международная группа. Пока это возможно, мы будем здесь. И если я и уйду, то буду последним.

Клеман Фортин: Я смотрю на ситуацию с точки зрения профессионала — преподавателя, научного руководителя. И стремлюсь позаботиться в первую очередь о тех студентах, которые пишут под моим руководством научные работы, и о курсах, которые веду. Им нужно завершить обучение. Они приезжают не на короткий срок, а на 3-4 года, и я считаю, что важно поддерживать их до конца. Могу сказать, что Россия — это прекрасное место, более того, на планете нет другого места, где бы я предпочел оказаться.

Как ваши коллеги в вашей стране и за границей отреагировали на ваше решение продолжать работать в России? К вам применены какие-то санкции или другие действия в связи с этим?

Кит Стивенсон: Коллеги беспокоятся обо мне. Я участник многих международных проектов, там есть люди не только из США, но и со всего мира. И сейчас, к сожалению, коллегам из таких стран, как Финляндия, Швеция, Франция, Германия, Великобритания, не разрешено официально сотрудничать со мной. На данный момент ситуация такая. Мне лично кажется, что это вредит и мне, и им. Я могу понять позицию некоторых обществ, групп, которые по разным причинам и убеждениям стремятся наказывать, отменять любые отношения с россиянами и аффилированными с российскими организациями лицами. Но почему под удар должны попадать ни в чем не повинные ученые, да еще и студенты? Вот этого я не понимаю.

Хенни Уэрдан: Сотрудничество с иностранцами бывает двух типов: формальное и неформальное. Формальное — это работа в рамках международных соглашений, в том числе европейские проекты. Неформальное выстраивается на основе личных контактов, через общих знакомых, которых мы знаем по прежней работе, и т. д. В настоящее время мое сотрудничество с зарубежными коллегами носит неформальный характер и строится на общих научных интересах и совместной работе «на себя» и на благо наших студентов. С такими партнерами меня связывают многолетние дружеские отношения, и с их стороны я сейчас не чувствую никакого негатива. Единственное, что их беспокоит, — все ли у меня в порядке в моей повседневной жизни. Им достаточно знать, что я в безопасности и могу дальше заниматься наукой и преподавать. Но повторю, что речь о сотрудничестве, которое строится на неформальных отношениях, ведь оно есть всегда.

Павлос Лагудакис: Действительно, ряд стран прекратили официальное сотрудничество, и нашей лаборатории это тоже коснулось — в частности, одного из наших российско-немецких проектов. Однако неформальное сотрудничество, персональные контакты — все это по-прежнему поощряется, ведь наука не знает границ. Я не политик, но если говорить о науке, то люди понимают: за фасадом политики существует международная наука, в которой прогресс возможен только при вкладе всех ученых. В науке нельзя строить стены: от этого будут негативные последствия для ученых всего мира.

Источник: Российская Газета

Текст: Юрий Медведев